Однажды, оставшись один среди брошенного пустыря
Я решил вкусить его запахи
И внимать голосам покинутого…

Сгустились сумерки, ветер стал холодать,
Принося издалека запах пресной воды, силикатного кирпича и резиновой гари

Я вопрошал у осколков бетонных плит,
Почивших во склонах грязно-песчаной ямы посреди пустыря:
«Долго ли вам лежать здесь, неживые дети не-природы?
Сколько серых дождей должно на вашу ледяную кожу,
Чтобы вы насытились ими так, чтобы стать подобными камням?»

Мне шепчут ветхие провода, кривыми жилами увившие
Исщербленный железобетонный столб:
«Мы едим ржавое электричество, абразивное, наждачное,
Оно давно отсырело в нас, мы даем лишь тусклый моросящий свет».

Мне шепчут жестяные трубы:
«Мы хотим быть плотью крематориев, вкусно питаться
Аккуратно сожженными жизнями.
Мы хотим сплетаться с черным ельником на окраинах брошенных городов.
Слепыми глазами хотим провожать безлюдные рассветы,
Оплодотворяясь отравленным древесным соком».

Я слышу шепот кривых кустарников – их корни пропитаны мазутом,
Они алчно вгрызаются в плоть отсыревшего кирпича, шифера и металла.
Кустарники со вкусом непищевого полиэтилена.
Они пьют свет промозглого неба, состоящий из водянистого старого электричества.

Те кустарники говорят мне, впиваясь корнями своими в мою бледную кожу:
«Мы будем братьями изрытого асфальта, мы раскрошим фундаменты зданий,
Пустим корни в трещинах стен – мы любовно оплетем города,
Где давно уже нет ни единой души, и будем сосать их соки,
Пока они не потеряют очертаний, став серыми скалами и холмами,
Поросшими корявым лесом, и лишь иногда Солнце будет играть в осколках их окон.
Мы будем расти, превращаясь в громадные леса, мы займем все просторы,
Где хватит почв и вод, а сталь и бетон вплетутся в нашу плоть,
С веками превращаясь… в тлен».

Я слышу тихие слова старого брошенного мотора –
Его утроба забита землей.
Он говорит, что его части постепенно превращаются в почву,
И ему томно и спокойно… Но он жаждет стать сырым грунтом полностью,
Чтобы жадно сплестись с полусгнившей стекловатой в сырых недрах
И увиться жестокими корнями порочных дерев.

Я прислоняюсь к холодной замшелой кирпичной кладке –
В ней давно истлели голоса людей,
Лишайники давно сожрали тепло их рук.
Теперь стена лишь слегка шипит гранулированным вакуумом –
Ее плоть подобна темному вожделению тленного круговорота…

И я запел тихую утробную песню – без слов и мелодии.
Закрыв глаза, я лег на землю, а неживые обитатели этих мест обступили меня, чтобы Высосать мое тепло и подарить свинцовый блеск моим глазам…

И я все пел и пел свою тяжелую песню,
Она несла меня далеко, в глубь земли,
И неживые вторили мне хриплыми голосами.